По вечерам в Чили иногда бывают моменты, когда умирающее в море солнце окрашивает Кордильеры в ярко-алый цвет, прощаясь с нами до следующего утра, которое ждёт своего часа чтобы разорвать лучами плотный занавес ночи.

В эти короткие мгновения вечерних сумерек, глядя на красные склоны гор, проваливающихся во тьму, я думаю о нём, о нём мёртвом и о нём живом, о его беспокойном сне вне времени и границ, и ещё - об уроке его жизни, позволяющем нам смотреть сегодня на мир взглядом столь отличным от взгляда его.

Сейчас, через 31 год после его физической смерти, удостоверенной столькими фотографиями, и его нового рождения - на этот раз в качестве легенды, о нём продолжают говорить, причем сегодня - чаще, чем когда бы то ни было ранее.

Его образ, как и тема прибытия 500 лет назад Колумба к берегам Америки, раскалывает этот континент на два непримиримых лагеря.

Для одних он был и остается бессменным эталоном "нового человека", прометеем свободы и справедливости для Латинской Америки, так и не познавшей ни того, ни другого.

Для других же он - опасный авантюрист, искуситель умов бедняков и молодежи, теоретик и практик международного терроризма.

Говоря о Че с позиции сегодняшнего опыта и живя в мире, столь отличном от того, который знал он, очень трудно избежать каких-то избитых и расхожих фраз, преодолеть влияние его харизмы и мифа окутывающего практически всё, что связано с его личностью.

Ни один мертвый не был так похож на Христа, как Че, на фотографии, облетевшей весь мир. Боливийские крестьяне, хранящие как священную реликвию клочки волос, срезанные с его бороды на следующий день после убийства, когда тело его было выставлено для всеобщего обозрения, называют его Святым Эрнесто Ла-Игерским и считают его своим покровителем. Крестьяне, которые отказали его отряду в поддержке и часто были осведомителями властей.

Трагическая участь всех причастных к его казни продолжает питать миф о сверхъестественности земной миссии Героического Партизана.

Мы уже никогда не узнаем о том, успел ли он представить в какое-то из своих последних мгновений, когда уже не оставалось ни сомнений, ни надежд, о том, что пройдёт столько лет общеконтинентальных и мировых потрясений, и хотя Анды так никогда и не станут, как он мечтал, Сьерра-Маэстрой Америки, его имя и его образ превратятся в символ сопротивления или, по крайней мере, несогласия с системой, которая сегодня выглядит могущественной как никогда ранее. Мало кто не пытался присвоить себе его знамя, среди этих стольких - такие малосхожие между собой группы и движения, как западные хиппи и мусульманские интегристы, никарагуанские сандинисты и украинские националисты, участники Революционного движения Тупак Амару в Перу и сапатисты в Мексике, болельщики футбольного клуба Коло-Коло и бойцы Патриотического фронта им. Мануэля Родригеса в Чили…

В случае с Кубой все еще сложнее - с одной стороны, его образ продолжает оставаться важным источником политического капитала для кубинского социализма, а с другой - многие уверяют, что, действительно, у Фиделя имелись серьёзные разногласия с Че, которые и вынудили его отправиться в свой последний путь в Боливию. А Бенигно, кубинец, один из немногих, выживших участников боливийской эпопеи, сегодня находится в добровольном изгнании в Париже и утверждает, что если бы Че сейчас был бы жив, то он, несомненно, находился бы в оппозиции к режиму Кастро.

Многие задают себе этот же вопрос: если бы Че сегодня вернулся, что делал бы он в нынешнем мире?

Если оставить это в плане мифологическом - ведь для многих он остаётся мифом, идолом, своего рода, мессией революции - то вопрос этот лишён всякого смысла, ибо ответ всегда будет обусловлен личной верой каждого.

Думаю, что, говоря о Че, важно попытаться вспомнить об основных реалиях той эпохи, когда мир был поделён между двумя сверхдержавами, которые рассматривали все остальные страны как фигуры на шахматном столе своей геополитической игры. Если бы Куба находилась бы где-нибудь, например, в районе Новой Зеландии, а не в 90 милях от США, Хрущёв вряд ли стучал бы по трибуне ООН своим знаменитым ботинком.

Все политические и общественные движения стран, так неточно кем-то названных "развивающимися", которые могли позволить себе по-настоящему не зависимую от существовавших в то время империй альтернативу, неизбежно должны были оказаться исключенными из игры. Потому что те немногие, кто в результате какого-то героического сверхусилия или же просто случайно сумел избежать шантажа янки, автоматически становились объектом шантажа Союза и наоборот. И поэтому столь большие мечты народов так часто заканчивались большими кровавыми банями. Достаточно вспомнить Чехословакию 68 г., Чили 73 г. и, в качестве особого примера, опыт сандинистской революции в Никарагуа, которая по своей сути была более опасной для США, чем кубинская. Но это было уже намного позже…

Че в последние годы своей жизни понимал это и потому был обречён. И поэтому возможность мирового заговора, в смысле некоего джентльменского соглашения между ЦРУ и КГБ кажется мне более чем вероятной.

Когда я читаю большинство современных публикаций о нём, то даже не знаю, что меня раздражает в них больше: отвлеченная, сенсационная и болезненная логика правых или же патетика, напыщенность и словоблудие левых. Похоже, что все те, кто берётся судить о Че, делают это в попытке оправдать свою собственную позицию и водрузить печальную тень его наследия над своей собственной баррикадой, удобно сооружённой ими в собственном кресле между чашечками ароматного кофе.

Известные социологи и историки континента не устают говорить о "феномене Че", ибо, среди прочего, все эти публикации, не важно насколько удачно они написаны, все равно продаются сегодня хорошо, как и футболки с его портретами или носящая его имя марка английского пива.

Впрочем, мы отклонились от темы.

Возвращаясь к ней, хочу говорить о том, что кажется мне единственно важным.

Например, о том, что героями юности Че были Ганди и Швейцер…

Или о том, что самой большой мечтой его юности было посвятить свою жизнь лечению больных проказой, живя в лепрозориях, где-то в сельве, что он, фактически, и начинал было делать до тех пор, пока не понял, что прокаженным оказалось всё окружавшее его общество.

Вспоминаю слова из его последнего письма своим детям: "Дорогие Ильдита, Алеидита, Камило, Селия и Эрнесто! Если вы когда-нибудь прочтёте это письмо, значит, меня уже не будет среди вас. Вы мало что вспомните обо мне. А малыши не вспомнят ничего. Ваш отец был человеком, который действовал согласно своим взглядам и, несомненно, был верен своим убеждениям… Особенно будьте способны самым глубоким образом почувствовать любую несправедливость, совершаемую где бы то ни было в мире. Это самая прекрасная черта революционера".

Или строки из его "Боливийского дневника", где он описывает эпизод, который позже будет рассказан Инти, его боливийским другом, погибшим два года спустя в центре Ла-Паса, в доме, где попал в окружение: "В 17 ч. прошёл армейский грузовик, тот же самый, что и вчера, с двумя солдатиками, лежащими на кроватях-каталках и укрытыми одеялами. У меня не хватило сил открыть по ним огонь и не хватило ума, чтобы задержать их; мы позволили им уйти…".

Сам Инти рассказывает об этом случае так: "… Че приказал устроить засаду на упомянутой дороге, полагая, что именно здесь пройдут армейские грузовики. Помбо при помощи жёлтого платка должен был известить нас о том, когда машины окажутся в зоне нашего огня. После 5 с половиной часового ожидания появился военный грузовик и Помбо подал столь долгожданный сигнал. Но неожиданно для всех нас Че не выстрелил из своей М-2. Позже, он сказал мне, но так, чтобы это слышали все: "Было бы преступлением стрелять в этих солдатиков".

Его этика была основана на абсолютном уважении жизни и достоинства пленных и раненных солдат противника, которым всегда оказывалась медицинская помощь, и, после разъяснительной беседы о смысле и целях борьбы партизан, их обычно просто отпускали. Че никогда не воевал с безоружными. Он никогда не использовал бомбы, которые убивали невиновных. Он никогда не брал заложников.

Практика, весьма отличная от действий тех, кто сегодня называет себя партизанами…

Находясь в Уругвае, в одной из немногих демократических стран, существовавших тогда в Америке, он как-то сказал о вооружённой борьбе: "Путь вооружённой борьбы всегда болезнен и нелёгок. После того, как сделан первый выстрел, никто не знает, когда будет сделан последний… Вы должны использовать… возможности свободно выражать свои идеи, возможности двигаться вперёд в рамках демократии…, возможности создавать те условия, которые, как все надеемся, когда-нибудь появятся во всей Америке для того, чтобы все могли быть братьями, для того, чтобы не было больше эксплуатации человека человеком,.. не проливая крови,.. если чаяний народа можно достигнуть мирными средствами, это было бы идеально и за это стоит бороться…".

Он полагал, что возможности мирного пути в странах Латинской Америки уже исчерпаны. И согласимся мы с этим или нет, не знаю, у кого сегодня может быть моральное право выступать в роли мудреца и провидца, осуждая или порицая его спустя столько лет после смерти. Это было бы ошибкой. Или просто глупостью. Кроме того, в этом уже нет никакой необходимости.

Куда важнее сегодня попытаться понять его не только и не столько в плане знаменитых идей по поводу партизанской войны, и даже не только сохранившей всю свою актуальность мечты о необходимости латиноамериканского единства, уже превращенные другими в убогие пропагандистские клише, сколько другое, куда более важное, и о чем принято говорить почему-то так мало - о его понимании человека и истории. И именно поэтому он принадлежит не только двум с лишним десяткам стран Америки, а всему человечеству, и не только 60-м годам, но и нашим дням тоже.

Хотя он и считал себя марксистом-ленинцем, пример его жизни ломает рамки доктрин и идеологических схем прошлого. В его личности оказались сосредоточены надежды и стремления миллионов мужчин и женщин выйти за пределы предыстории и приблизиться к подлинно человеческой истории. И еще - многочисленные и неизбежные ошибки и противоречия его эпохи.

Сейчас, по прошествии стольких лет, настал момент взглянуть на Че новым взглядом, открывая то, что раньше, казалось, не имело большого значения, и видя то, что раньше нам казалось главным, как нечто случайное и второстепенное.

В истории существовало достаточно много идей и проектов куда более оригинальных, чем его, но они исчезли и никто о них не вспоминает.

Но примеров, подобных его примеру, в человеческой истории всегда было мало. Любой из его политических противников умолкает перед этим сплавом чистоты чувств и воли, стремящимся к преодолению всего, что столь непреодолимо для других - начиная с астмы, которая досталась ему с рождения, и заканчивая официальными должностями на Кубе, где он имел всё, к чему обычно стремится человек доисторический: пик славы, власти и популярности. Но вершинам власти и славы он предпочёл холодные вершины боливийских гор, хотя прекрасно понимал, как мало было в этом предприятии шансов выжить.

Я убежден, что сила его заключалась не в методологии (которая оказалась несостоятельной по причине своей ошибочности) и не в его идеях (которые были хорошими, иногда совершенно правильными, и тем не менее слишком много хороших и правильных идей бесполезным грузом пылятся в библиотеках мира), а исключительно в личном примере.

И видя это таким образом, для меня становится совершенно не важным, имелись ли у него расхождения с Фиделем или нет и насколько серьёзными они были.

Думаю, что он был бы весьма раздражён, если бы прочитал нынешние публикации, представляющие его в виде романтика-незнающего-реального-мира-искателя-подходящих-мест-для-принесения-себя-в-жертву-с-целью-превращения-в-культурный-символ-для-прогрессивных-артистов.

Ничего подобного. Он прекрасно понимал, на что шёл. Но знал он и то, что все на свете теории сами по себе абсолютно ничего не меняют, и что мы ничего никогда не сможем понять, если сами не пройдём наш собственный путь побед и ошибок, не слыша чужих слов, шаг за шагом уходя от человеческих пустынь славы и успеха, в поисках нашего собственного пути к правде и справедливости, который есть у всех, у кого есть сердце.

Искушённые аналитики и исследователи жизни Че не поняли ничего из этой истории. Им никогда ее не понять. Поэтому они так легко и много пишут. Как могут они так пространно рассуждать об истории его жизни и так синхронно вздыхать по поводу его смерти, если у них никогда не было этих снов и этой бессонницы? Что могут знать о нём те, кто никогда в жизни не хотел изменить в ней все ради других и при этом не требуя совершенно ничего для себя? Что могут понять в нём те, кто не любит людей и не готов сделать всё возможное и невозможное для несчастного человечества Латинской Америки, Азии, Африки и всего мира, которое продолжает жить свою повседневную кошмарную реальность с миллионами и миллионами человеческих драм, равными или худшими, чем те, которые были во времена Че?

Мир совершенно изменился. Мир для стольких из нас остался таким же.

Думаю, что время нового, более целостного понимания Че придёт для нас в будущем. Тогда, когда мы изменимся сами. Когда сможем вызвать в мире такие перемены, которые истории пока неизвестны. Когда не нужно будет никому разъяснять или напоминать, что человек, его жизнь, его свобода и его достоинство являются главным и единственным критерием во всём, что мы каждый день делаем, чувствуем и думаем, поскольку это будет само собой разумеющейся истиной, принятой и разделенной всеми. Когда здравоохранение, образование и культура уже не будут ни объектом торговли, ни средством идеологических манипуляций. Когда станет ясно, что насилие - не выход, и решительные, творческие и организованные людьми всех стран и всех культур действия станут непреодолимыми для этой пещерной системы, и ничто не удержит нас, и будущее, в конце концов, окажется нашим и, на этот раз, окончательно.

В этот момент, который возможен и зависит от нас и ни от кого другого, мы сможем понять тебя немного больше, команданте Гевара, как сейчас мы с радостью понимаем, что твоя жизнь и смерть не были напрасны, как не были напрасными жизни и смерти многих других, которые не были, как ты, красивыми и знаменитыми, и о них не напишут книг и не снимут фильмов, хотя они тоже заслуживают этого, и их - миллионы.

Мы поздравим тебя, поскольку ты, живя в нашей коллективной памяти, сделал нас лучше и выиграл вместе с нами этот последний бой. Мы поблагодарим тебя за то, что, закрыв своей смертью один путь, ты открыл нам много других и эти пути лучше.

И если реэнкарнация или что-то в этом роде существует, ты, когда родишься вновь в этом бесконечно возможном будущем, уже сможешь быть врачом, как ты всегда хотел этого, поскольку нам нужно будет много врачей для преодоления человеческой боли. И тебе не нужно будет снова становиться знаменитым, поскольку нам уже не будут нужны ни знаменитости, ни мученики, ибо мы все будем знать о том, что, когда в мире есть свобода и справедливость, нет необходимости в героях и мучениках.

Ты не нужен нам как символ, нам хватает твоего человеческого блеска, который со временем преодолеет любые клише и иконы.

Сейчас, когда я вижу по телевизору и в газетах фотографии твоих костей, только что извлечённых из земли твоей Боливии и слышу нелепые комментарии журналистов по этому поводу, я вспоминаю предсмертные слова нашей Лауры Родригес , которая, отвечая на вопрос одного из этих журналистов, о том, какую бы эпитафию она хотела бы видеть на своей могиле, сказала: "Кого ты помнишь здесь нет".

Я представляю тебя живым, и не знающим о том, что ждёт тебя в будущем, которое теперь уже далёкое прошлое, когда тело, мёртвое от усталости, холода и болезней, больше не повинуется тебе, но продолжает идти, влекомое твоей мечтой, которая одновременно и наша, такая трудная и такая реальная, как и сама возможность жить "никогда не теряя нежности" (так сказал ты однажды). И я чувствую растущий в горле ком и что-то странное происходит с моими глазами, как будто туда случайно попал дым от хорошей сигары…

Но это уже не имеет к этой статье никакого отношения …

Лаура Родригес Рикомини (1960 - 1993) - первый президент Гуманистической партии Чили, и первый и единственный депутат парламента страны от гуманистов. Умерла от рака. Основные темы ее политической деятельности были связаны с преодолением дискриминации женщин, молодежи, больных СПИДом и коренных народов.

Сантьяго, Чили, oктябрь 1998 г. - январь 2002 г.

Перевод с испанского Александра Иванова

Шестьсот километров от Ла-Паса до Вальегранде "тойота" прошла, как на одном дыхании. Первым сел за руль Баженов, сменил его Гончаев, а на последнем отрезке пути машиной управлял Зыкин.

Много говорили о Че Геваре и его судьбе и неожиданно друг для друга выяснили, что в студенческие годы все они прошли через увлечение Героическим партизаном.

Баженов учился в Калининграде-Кенигсберге и ходил на курсы испанского языка, которые вел студент-кубинец. Для занятий по чтению и переводу он использовал "Боливийские дневники" Че Гевары, и содержание их настолько прочно отпечаталось в памяти Баженова, что ему не стоило никаких усилий рассказать в мельчайших деталях о последней боевой эпопее компаньеро Че. Да, собственно, и в Боливии Баженов оказался из-за Героического партизана. После возвращения из Колумбии и прозябания в латиноамериканской редакции АПН незаметно подошло время новой командировки. Ему дали на выбор Эквадор или Боливию. Благодаря дневникам Че, Баженов знал о Боливии больше, потому и предпочел эту страну.

Для Гончаева знакомство с Че Геварой началось в военном училище, где он увлекался теорией партизанской и контр-партизанской войны и даже написал на эту тему дипломную работу. В итоге, его послали в Афганистан в качестве советника по этой опасной материи. В афганских горах Влад смог проверить на своей шкуре и теорию и практику. Значок с бородатым Че он считал своим талисманом, и, видимо, был прав. Через день после его пропажи (то ли по пьянке потерял, то ли украли), Гончаев попал в страшенную переделку на одном из перевалов, был тяжело ранен и вывезен на вертолете, сумевшем преодолеть заградительный огонь душманов.

Зыкин признался, что увлекся личностью Че Гевары из-за бунтарских настроений. Делами в Советском Союзе заправляли геронтократы, которые душили все молодое и талантливое, а былую революционность своей партии свели к догматическому словоблудию. Однажды Ким увидел в теленовостях, как выжившие из ума перестарки из Политбюро вручали одряхлевшему Генсеку фантастической красоты меч, усыпанный рубинами, бриллиантами и сапфирами. В тот день Зыкин понял, что режим окончательно загнил, утратив чувство стыда и самосохранения. Поэтому, когда подуло очищающими ветрами демократических перемен, Ким с жаром ринулся в перестроечные баталии.

Но однажды энтузиазм иссяк, и Зыкин понял, что его обманули, что он живет в не знакомой ему стране, где социальная справедливость и гуманистические идеалы выброшены на помойку. Для него наступили трудные годы. Он бросил работу на опостылевшей кафедре романо-германских языков и уехал в Сибирь бродяжничать, промышлять пушнину (пригодилось прежнее увлечение стрелковым спортом) и обдумывать жизнь свою. Из этих странствий Зыкин вернулся другим человеком, "неонигилистом", по его собственному выражению. По мнению Зыкина, все нынешние политиканы - сволота, на которой клейма ставить негде. Из современников только одного человека можно назвать революционером - Че Гевару. Он отстаивал свою веру с оружием в руках и отдал за нее жизнь.

- Че - это Христос с винтовкой, - сказал Зыкин и отхлебнул из баночки с пивом. - Не удивлюсь, если народная молва превратит его в святого, защитника бедноты.

- Уже есть молельни, посвященные Че Геваре, - подтвердил Баженов. - Как раз в той зоне, где действовал его отряд.

- Культ Героического партизана, - усмехнулся Зыкин. - Многообещающий феномен для эпохи массового потребления!

Гончаев, который сидел за рулем "тойоты", вмешался в разговор:

- С культом Че Гевары, боюсь, ничего не выйдет!

- Почему это? - возмутился Зыкин.

- А разве не видно? Имя его в товарную марку превратили. Портреты шлепают на рубашках, значках, афишах. Туристические маршруты предлагают: "По следам Героического партизана". Даже пиво выпустили: "Че Бархатистое"! Звучит? Опошляют символ. Превращают в китч. Игрушку для люмпена. Меня коробит от этой вакханалии. Партизану Че готовят вторую смерть, попомните мои слова! На аляповатых рубашках и в дискотеках он олигархам не страшен.

- Я об этом не думал, - признался Зыкин. - Значит, превращают Че в поп-рок-партизана?

- И деньги на этом делают, паскуды! Вычитал я в местной газетенке, что власти Вальегранде не хотят возвращать прах Че на Кубу. Дескать, это экономически нерасчетливо: туристический бум пойдет на убыль, и городок снова погрузится в нищету и забвение.

- Обычное неолиберальное мышление: деньги не пахнут, - резюмировал Зыкин. - Но Че Гевару торгашам не свалить. Кишка тонка. Разве на континенте нет партизан? Я думаю, что душа Че живет в каждом геррильеро каждой партизанской колонны! Признаюсь, волнует это меня. Иногда говорю себе: птица я вольная, оплакивать меня некому, а не махнуть ли и мне в какую-нибудь Колумбию помочь геварам нашего времени.

- "Чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать?" - вставил Гончаев.

- И для этого тоже, - мечтательно согласился Зыкин.

"Сумасшедший, - подумал Баженов. - Кажется, он, действительно, собирается в Колумбию, а сейчас с моей помощью совершает что-то вроде паломничества к праху Героического партизана".

- И не думайте, что я чокнулся, - предупредил Зыкин. - В России сейчас опаснее, чем в Колумбии.

Эта фраза понравилась Гончаеву, и он рассмеялся:

- Пронзительный ты человек, Ким Исаевич. Почему же опаснее?

- Из-за дураков. Россия сейчас самая дуракоопасная страна. Требуются подробные разъяснения?

Разъяснений не потребовалось.


В небольшом поселке Ла Игера они постояли у школы, где плененный Че Гевара был предательски убит автоматной очередью. Потом поехали в Вальегранде. Там тридцать лет назад тайком захоронили под суглинком полевого аэродрома семерых партизан. После долгих и, казалось бы, безнадежных поисков чудо все-таки свершилось: секретное кладбище было обнаружено. Работа на нем шла двадцать четыре часа в сутки, ночью - при свете мощных прожекторов. Рабочие в синих джинсах и потных рубашках под присмотром археологов осторожно снимали лопатами землю, возвращая партизан из последнего похода.

Баженов покрутился в толпе, обступившей глубокий котлован, и выяснил у знакомого журналиста, что прах Че Гевары был извлечен день назад и перенесен в павильон-времянку по соседству с раскопом. Сомнений в том, что это Че, не было: у найденного скелета отсутствовали кисти рук. По свидетельствам очевидцев, ампутацию произвели только ему, хотели наверняка удостовериться по отпечаткам пальцев, что расстрелянный партизан - тот самый легендарный Че Гевара, за которым охотились боливийские коммандос и агенты ЦРУ.

У павильона их остановил полицейский:

- Здесь зона ограниченного доступа. Прохода нет.

- Позовите кого-нибудь из кубинцев, - обратился к нему Баженов. - Лучше из начальства.

- Кто вы такие? Что сказать о вас?

Баженов подумал:

- Скажите, что трое "совьетикос" хотели бы поклониться праху Че Гевары.

Через несколько минут из павильона вышел хмурый кубинец в белой гуайабере:

- Это вы "совьетикос"? А я думал, что Советский Союз рухнул и все "совьетикос" остались под обломками.

Баженову стало понятно, что кубинец издевается над ними, но решил гнуть свою линию до конца:

- Вам передали нашу просьбу? Мы хотели бы поклониться праху Героического ....

Кубинец прервал его властным движением руки:

- Вы можете называть себя "совьетикос", хотя для меня вы всего лишь бывшие граждане некогда великой державы. Вас уже нет, вы не существуете. А наш Че живой и визитов из потустороннего мира не принимает.

Кубинец бросил на них презрительный взгляд, сплюнул себе под ноги и направился в павильон. Баженову послышалось, что кубинец пробормотал сквозь зубы: "Traidores".

Чтобы увериться в этом, он спросил у Зыкина:

- Что он сказал на прощание?

- То, что заслужили: "предатели"!

На обратном пути они почти не говорили, и Баженов ставил одну за другой кассеты с Козиным, Сокольским и Строком. И добился своего, неприятный эпизод с идеологически злопамятным кубинцем вроде бы забылся, и вскоре экипаж "тойоты" дружно подпевал полузабытым сладкоголосым соловьям 30-40 годов.