Контрапунтео: к чести Мануэлы Саенс

Ольга Равченко / Сентябрь 2013
Вдохновившись прочтением трёх источников – «Признаюсь, я жил» Пабло Неруды, «Генерал в своём лабиринте» Г. Г. Маркеса и «Дипломатия Симона Боливара» А. Н. Глинкина, Эмма Прибыльская подбросила книги мне, а сама разразилась стихотворением:

НЕИМОВЕРНАЯ ВЕРНОСТЬ

Эмма Прибыльская

Мануэле Саенс

На мою долю выпало стать молнией,
на мгновенье охватившей мрак,
едва блеснувшей над пропастью
и снова исчезнувшей в пустоте…


Симон Боливар


Остудили холодным теченьем –
сердце белою пеной вскипело…
От таланта любить – излеченья?!
Мануэлой люби, Мануэлой…

– Умоляла я тело: «Умри ты»…
Смерть любимого – смерть Клеопатры…
Долго плыл твой удав дифтерита,
Матерь-море, штормящая Мадрэ!
Мануэлой – вослед за Симоном!..
Пауза – в десятилетья длиною…
Море, полное плача и звона –
меж вдовцом и чужою женою…

Ливень с неба – небесною манной,
Рио-Летой, рекою забвенья:
капля в море Морей-Океанов –
в берегах неумолчное пенье…
Высота разделённого чувства…
Волны лижут и камни, и косы…
И волною на берег качусь я,
и кидаюсь на грудь я утёсам…
Сердце, гордое мукой любовной, –
рана острой булатною саблей…
Сердце – запертым морем бездонным?..
Отделите-ка каплю от капли…
Страсть – лозою, нуждаясь в опоре;
страсть змеится – петляет фарватер,
а Любовь возвращается в море…
Море-море, седая праматерь!..

Стань морскою звездою, Затворник,
у подножья коралловых рифов…
И морскою травой непокорной,
и волны белопенною гривой…
И мятежною-ожесточённой
силой, мощною неимоверно…
Перл, из раковины извлечённый:
пусть песок сохранит твою верность…

Жемчуга отдала – ожерелье,
связку перлов – любимого письма…
Приструнили нас – мы присмирели:
возвратили жемчужную низь мы…
Нам не надо неистовой правды
неприкрытой: мил фиговый листик…

Истуканы по весям – по градам…
маски – у неприемлемых истин…

Свет-Очаг захолустной лачуги…
Тело прочное – мельничный жернов…

– Незабвение – гордо влачу я –
письмам неукротимую верность…

Незабвение – дар-наказанье…
Пылких строк незабвенная вечность…
Уносящее к морю изгнанье –
а чахотка ещё скоротечней,
горечь хвори ещё ненасытней…
– Горе-труженик: пахарь морской я…
Не фундаментом твёрдым, но зыбью…
Горе горькое в нашем расколе…
Вспышка-молния мрак не обучит…
Моментален я – и – эпохален…
Зыбь предательств: пучины зыбучи…
Мы – подвижники: море пахали…
Время выбрало… Зов Провиденья
нас подвиг на бессмысленный подвиг?
Восхождение – в выси виденье…
Написать – не оставленной подле…
Царство строили: море пахали…
Горлом – кровь, пропитавшая землю…
А, быть может, отрава в бокале?..
Лепестки расстаются со стеблем…
Облетающей белою розой:
письма – нежное благоуханье –
сердца эпистолярная проза…

– Кашлем мне пресеките дыханье!
Не услышать последнего вздоха:
без любимой угас, на чужбине…
Снова буря в душе – вой и грохот…
Скоро ль море обитель покинет?!..
«До» есть свет… Беспросветно и грустно…
Схороните безвестною в тьерру
на морском берегу захолустном…
Не сровняют ветра кордильеру:
им утрату мою не изгладить…
Стойкой – неколебимая верность…
Не рядили в любимое платье –
билось море биением мерным…

На века человечие чувства:
возвращаются моря прибоем…
Влаге ввериться капельноустой…
В заклеймённых… В инаких… В изгоях…
Хлябь отверзлась: кровавая баня…
Рагнарёк: пир мечу-гильотине…
Канул, кровью истёк – но не канет…
Минул-сплыл-изошёл – но не минет…
Приукрасили голую правду,
наводили румянец да глянец –
не оставили жизни у радуг,
каменеют – твои излиянья…
По листочкам скользящие перья:
вызов-пыл неприемлемо дерзок…
Сундучок – в берегах дерзновенье:
берег-грудь неуёмного сердца…
Полюбила – признаться посмела…
Пережившим возлюбленных – горе…
Как волна – сединой индевела…
О, спасенье – штормящее море:
на песке распластаться бессильно,
льнуть к утёсам – искать утешенья…
Независима – любвеобильна:
пересудам извечной мишенью…
Упокоилась в братской могиле –
отпустила на волю могила…
А тебя так когда-то любили?..
Ты сама так когда-то любила?..
И сама разделяла изгнанье?..
Сердце рвалось – гортань онемела…
Незабвение: дар-наказанье…
Мануэлой люби, Мануэлой…

Пара кружится: небо ей залом…
Сердце-море: меж рёбер не втиснуть…
Ненасытное пламя слизало
сундучок – драгоценные письма?..
Резко-пурпурно-рудые зори,
звёздный блеск, отражения чаек –
письменами, известными морю:
на груди-колыбели качает…

Запирают в стареющем теле –
а слова заменяют любимых…
Мануэле любить, Мануэле…
До чего же они уязвимы…
Уж песками – живые кораллы:
пляж-змея – бесконечная лента…
Убивают твоих адмиралов:
каменеют одни – в монументах…
Прочь от нежно-жестокого в гавань
убегают твои каравеллы…
Но взвиваются флаги стихами…
Мануэлой зовусь, Мануэлой…
Ждать с терпением необоримым
милых с моря, у моря погоды…
Берега вековечной мариной…
Безгранично-бездонные воды…

Светом памятным – тем, что не меркнет –
Белой Лебедью Птицей-Любовью,
неподвластною Времени-Смерти –
облюбовано место гнездовья:
сердце, верное неимоверно…
В эдельвейсах сияюще-белых –
высь: превыше провинций-губерний…
Это письма тебе, Мануэла…

19.03.2008, Гомель



* * *


Трагическая история любви тронула меня, но не вызывала творческого порыва до тех пор, пока я случайно не наткнулась на информацию о символическом воссоединении Симона Боливара и Мануэлы Саенс в Каракасе двести лет спустя. Это событие и просьба Эммы перевести «Непогребённую из Пайты» Пабло Неруды заставили меня посмотреть художественный фильм о Мануэле, практически все документальные фильмы, пройтись по доступным мне биографиям Мануэлы Саенс, по фрагментам спектаклей… и взяться за перевод нерудовской «Непогребённой из Пайты».

Я смутно подозревала, что перевод есть наверняка. Не найдя в Интернете достойной версии, погрузилась в процесс. Прослушав мой опус, Эдуард Медведский сказал: «Том второй, страница 181, перевод Маргариты Алигер».

Что называется, приехали! Тут уж мне пришлось отправиться в библиотеку и погрузиться в источник.

Вот таким неожиданным образом я вступила в творческое единоборство не только с Эммой Прибыльской и Пабло Нерудой, но и с советским поэтом-классиком…


 

КРАСНАЯ РОЗА ПАЙТЫ


Пабло Неруда
Перевод Ольги Равченко


Элегия памяти Мануэлы Саенс,
возлюбленной Симона Боливара


Пролог


Из Вальпараисо – морем.

Океан: тяжкий путь меж полотен ножей!

С умирающим солнцем, плывущим небом.

Лодка – высохшая букашка – на воде.

Каждый день – огонь, корона.

Гасит ночь, развевает, сеет.

О, день! О, ночь!

О, корабли

света и тени – корабли-близнецы!

О, время – корабля рваный кильватер!

Плавно, в сторону Панамы, уплывает воздух.

О, море, цветок распростёртый покоя!

Ни вперёд, ни обратно, ни в ведение.

Существуем – с глазами закрытыми.


I
ПЕРУАНСКИЙ БЕРЕГ


Он явился клинком
между двух голубин – врагов –
тишиной, грубой цепью,
и поплыл с кораблём
ночью, прерванной тенью,
днём – таким же точно, опять, –
нем, как будто сомкнутый рот,
схоронивший навеки секрет свой,
и упорно – один,
не грозящий ни чем,
кроме безмолвия.

О, пространная
горная цепь из песка,
одиночество, съевшее зубы!
О, нагая
спящая
статуя-сфинкс,
с ним ли,
с ними простилась –
отправив их в море, в моря, –
и его ль
из морей
сейчас
ожидаешь?

Это что за цветок,
судно чьё расцвело,
сделав в море весну, –
а тебе оставило кости
братской могилы,
металлической смерти
пещеру,
гору –
жертву неистовых солей?
И ни корня взамен не дав, ни весны –
всё ушло – с волною и ветром!

Когда ты,
пустыня,
часами
течёшь,
обок с морем,
песком одиночества
и железистой смертью, –
платит
путник
своим блуждающим сердцем:
ты ему не дала
даже
ветки –
ни листвы, ни прохлады,
ни песни на склонах,
ни крова
мужчине и женщине – любящим:
лишь солёный полёт
птицы моря,
плескавшего
пеною в скалы,
уносившего их «прощай!»
от холода этой планеты.

Возвращаюсь, прощай! –
покидаю тебя,
горький
берег.
В каждом муже
трепещет
зерно,
которое ищет
открытого моря
или пористой почвы:
когда он не видит иного,
кроме чаши пространной
гор минеральных
и простёртой лазури
в борьбе с цитаделью
неумолимой, –
изменяет мужчина свой курс,
продолжает свой путь,
за спиной оставляя берег пустыни,
за спиной оставляя
забвенье.


II
НЕПОГРЕБЁННАЯ


Мы спросили в Пайте
о ней, о Покойной:
чтоб коснуться, коснуться земли
Красоты Погребённой.

Они не знали.

Балюстрады старые,
небесного цвета балконы,
старый город лоз,
чей запах отважен,
как корзина
непобедимых манго,
ананасов,
черимойй сердцевидных,
мух
на рынке,
зудящих
над брошенной снедью,
среди груды отрезанных
рыбьих голов,
индеанок – сидящих,
сбывающих
то, что осталось,
с неподдельным величием
королев суверенных
подземелий из меди,
и был облачным день,
был усталым день,
был потерянным странником
день на пространной дороге,
сбившейся с толку
и пыльной.

Я спросил ребёнка,

мужчину,

старика,

и они не знали, ни где

умерла Мануэлита,

ни который здесь дом её,

ни где прахом сейчас

лежат её кости.

Вверх тянулись холмы –
иссохшие, жёлтые – будто верблюды,
в путешествии, где всё застыло,
в путешествии мёртвых,
поскольку вода –
движенье:
источник течёт,
река растёт и поёт, –
только там жестокие горы
продолжили время:
это возраст был – неподвижное путешествие
лысых холмов,
и спросил я их про Мануэлиту,
но они не знали:
не знали имя цветов!

Мы спросили у моря,
у старика океана.
Перуанское море
открыло сквозь пену
инки глаза
и ответил беззубый рот из лазури.


III
МОРЕ И МАНУЭЛИТА


– Она сюда привела меня, лодочница,
с пристани, из Колана, – отважная.
Проплыла по мне – красотой – я запомнил:
русалкой – в винтовках,
чёрной вдовою – в сетях,
юной креолкой, торгующей
мёдом, голубками, ананасами и пистолетами.
Среди бочек уснула –
привязанной к вольному пороху,
к рыбам пойманным, только что
взнявшим на борт мороз свой по коже,
к сути золота дней – мимолётных самых,
к светоносной мечте про гавань.
Да, я помню её кожу чёрного нарда,
её твёрдый взгляд, железные верные руки, –

я потерянную команданте помню –
здесь она прожила,
на вот этих волнах,
но не знаю, куда уплыла,

не знаю

ни где любви отдала последний свой поцелуй,

ни где настигла её последней волна.


IV
МЫ ЕЁ НЕ НАЙДЁМ


Нет, земная – не может покоиться в море,
Мануэлы нет – без звезды, без курса,
без лодки, одной – средь непогоды.

Её сердце было из хлеба, так что
оно в муку и песок превратилось,
распростёрлось в сожжённых горах:
на пространство сменила она своё одиночество.
И её здесь нет – есть только отшельница.

Неустанна её рука, невозможно
найти ни её колец, ни её груди,
даже рта, по которому луч
скользнул широким хлыстом
из цветов апельсина.
Не найдёт путешественник
спящей
из Пайты ни в крипте,
ни меж копьев прогнивших,
бесполезен мрамор угрюмого кладбища,
от пыли и моря своих мертвецов стерегущего.
Нет на этом мысе, нет,
нет могилы для Мануэлиты,
погребения нет для цветка,
нет кургана для распростёртой,
её имени нет ни на дереве,
ни на камне твёрдом – у времени.

Ушла – растворилась
средь жёстких горных цепей;
потеряла средь солей и валунов
грустнейшие в мире глаза;
превратились в воду косы её,
в реки Перу;
поцелуи её истончились
в воздухе средь холмов;
здесь – земля и мечты
и трескучие флаги,
и она здесь, только уже никому
не удастся собрать воедино её красоту.


V
НЕ ХВАТАЕТ ВОЗЛЮБЛЕННОГО


Возлюбленный, для чего называть твоё имя?
Лишь она обитает
в этих горах.
Он – одна тишина,
одиночество резкое, в продолжение.

Любовь и земля учредили
солярную амальгаму;
даже солнце, последнее –
похоронное солнце –
ищет
целостность той, что явилась светом.
Ищет солнце,
и его луч,
иногда – умирающий,
рубит в поиске – рубит, как шпага,
вонзаясь в пески,
и нужна Возлюбленного рука,
рвущий душу эфес.

Нужно имя твоё,
покойный Возлюбленный,
но безмолвью известно: имя твоё
унеслось на лошади в горные цепи,
унеслось на лошади с ветром.


VI
ПОРТРЕТ


Кто прожил? Кто жил? Кто любил?

Будьте прокляты, паутины Испании!

Ночь – очаг экваториальных очей,
твоё сердце пылает – в пустоте необъятной:
так смешался твой рот – с рассветом.

Мануэла – вода и угли; свод колонны, державший
не смутный кров – звезду сумасшедшую.

И сегодня вдыхаем ауру раны любви –
тот удар ножом, нанесённый солнцем на расстоянии.


VII
НАПРАСНО МЫ ИЩЕМ ТЕБЯ


Нет, никто ни сложит твою упрямую форму,
ни заставит воскреснуть твой палящий песок;
ни откроет снова твой рот свой дуэт лепестков,
ни вздохнёт на твоей груди белизна облаченья.
Одиночество выбрало соль, безмолвье, саргасс –
силуэт твой стал добычей песка,
потерялась в пространстве твоя сумасбродная талия,
одинокая – без прикосновений властного всадника;
ускакал он галопом в огне – смерти навстречу.


VIII
МАНУЭЛА-МАТЕРИЯ


Не покоишься здесь, на пустынных холмах:
неподвижной вселенной из пыли ты не выбирала.
Вместе с тем, ты – не призрак души в пустоте.
Память о Мануэле – материя, плоть, огонь, апельсин.

Не встревожат твои шаги салон тишины,
в полночь, не возвратишься с луною,
не войдёшь прозрачной, без тела, бесшумно,
не отыщут руки твои уснувшую цитру.

Не раскинешь от башни к башне зелёного нимба
как ненужных увядших цветов апельсина,
не откликнутся звоном ночью твои ступни:
снять с тебя кандалы удалось единственно смерти.

Нет, ни призрак, ни тень, ни луна на морозе,
ни ламенто, ни плач, ни сбегающее одеянье –
это тело, то самое, что обвенчалось с любовью,
те глаза, которым дано обмолачивать землю.

Бёдра, где угнездился Гусара властный огонь,
Капитана, блуждающего по дорогам;
бёдра, в сельве вскочившие на коня
и слетевшие птицей по алебастровой лестнице.

Обнимавшие руки, пальцы, щёки
и грудь – смуглых две половинки магнолии,
птица чёрных волос – два больших крыла,
хлеб – экваториальный – округлые бедра.

Может быть, обнажённою мчишься на лошади с ветром:
как и прежде, сейчас он твой бурный любовник.
Так живёшь, сейчас, как тогда: во плоти, –
правдой, жизнью – непереводимой на смертный.


IX
ИГРА


Твои смуглые девичьи руки,
испанки стройные ноги,
бёдра – тонкие амфоры,
вены, в которых текли
огня зелёного старые реки:
всё снесла на алтарь
как сокровище жгущее
из ненужных увядших цветов апельсина –
карт колодой – в пожар:
ход свободный жизни и смерти.


X
ЗАГАДКА


Кто целует её теперь?
Не она. Не он. Не они.
Ветер под флагом.


XI
ЭПИТАФИЯ


В этой женщине – рана:
в полночном пути
сном была ей победа,
объятием – боль,
возлюбленным – шпага.


XII
ОНА


Ты была свободой,
влюблённая Либертадора.

Ты вручила дары и сомнения,
непочтительный идол.

Испугался филин в тени,
когда ты пронеслась – шевелюрой.

Черепица сделалась светлой,
зонты рассветились.

Стиль одежды сменили дома.
И зима не была непроглядной.

Это Мануэлита
прошла усталые улицы Лимы,
ночь Боготы,
темноту Гуайякиля,
Каракаса чёрный костюм.

И с тех пор у нас день.


XIII
ВОПРОСЫ


Почему? Почему ты не возвратилась?
О, возлюбленная без границ, коронованная
не только венком из цветов апельсина,
не только великой любовью,
не только жёлтым свеченьем
и красным шёлком помоста,
не только ложем глубоким
саванн и жимолости, –
но ещё нашей кровью и нашей войной,
о, коронованная!


XIV
ИЗ ВСЕГО БЕЗМОЛВИЯ


А сейчас останемся наедине.
Наедине – с горделивой.
Наедине с обернувшейся
фиолетовой молнией.
С императрицей трёхцветного флага.
С наследницей Кито.

Из всего безмолвия мира
выбрала только это печальное устье реки,
Пайты бледную воду.


XV
КТО ЗНАЕТ


О славе былой – нет, не могу говорить тебе.
Мне сегодня нужна лишь пропавшая
роза, пропавшая в дюнах.
Хочу разделить забвенье.

Хочу увидеть пространность минут –
приспущенных, будто флаги, –
скрытых в безмолвии.

Ту, что скрыли, видеть хочу.

Правды хочу.


XVI
ИЗГНАНИЯ


Есть изгнанья, которые гложут,
иные – сжирают огнём.

Есть печали о родине умершей,
встающие из глубин,
из ступней и корней, –
и внезапно мужчина тонет,
он уже не знает колосьев,
уже иссякла гитара,
уже воздуха нет для этого рта,
он уже не может жить без земли,
и тогда он падает ниц –
не в землю, а в смерть.

Я познал изгнание песни;
от этого – да – известно лекарство,
потому что кровью исходишь в песне,
исходит кровь – и рождается песня.

Потерявший мать и отца и детей,
потерявший кров,
кто остался ни с чем,
у кого нет даже флага,
стал потерянным сам,
и печали его я названье даю
и храню её в ящике тёмном.

А изгнанье того, кто борется
даже во сне, за столом,
иль в бессонницу, в голод,
шагая иль стоя на месте, –
у того не печаль изгнанника;
тому подвластна рука,
колотящая до тех пор,
пока камни стены
не услышат, не рухнут – и тогда
появится кровь и утихнет боль:
так победа придёт к человеку.

НЕ ПОНИМАЮ!

Только не понимаю это изгнанье,
Мануэла, эту печальную гордость.


XVII
ОДИНОЧЕСТВО


Я хочу с тобою пойти и узнать,
почему – узнать и проникнуть внутрь
сердца – посеянного;
спросить потерянный прах,
жасмин – рассеянный и угрюмый.

Почему? Почему – в эту несчастную землю?

Почему – в этот свет бесприютный?

Почему – в этот сумрак без звёзд?

Почему – в Пайту – за смертью?


XVIII
ЦВЕТОК


Ай, любовь, песочное сердце!

Ай, могила – в расцвете сил –

той, покоящейся – без могилы,

инфернальной девочке воспоминаний,

ангелу женского рода цвета меча!

О, непреклонная непобедимая дева

войны и солнца, жестокой росы!

О, цветок совершенный – эфес, что сжимают

нежность и твёрдость!

О, пума небесных перстов!

О, пальма кровавого цвета!

Расскажи, почему онемели
уста, что огонь целовал;
почему эти руки, игравшие
мощью алмаза,
скрипки ветра струнами,
ятаганом от Бога, –
наложили печать на себя
в темноте побережья,
и глаза, открывавшие
и закрывавшие блеск целому свету,
здесь остались, взирая на то,
как приходит-уходит волна,
как приходит-уходит забвенье
и как время ушло безвозвратно:
лишь у одиночества выхода нет
и у этих скал с ужасной душою,
в пятнах бакланов.

Ай, подруга, не понимаю!


XIX
ПРОЩАЙ


Прощай!
Сквозь туман твоя лодка неспешная переходит:
прозрачная, будто рентгеновский снимок,
немая – средь сумрака теней:
идёт одна, восходит одна, без курса, без лодочницы.

Прощай, Мануэла Саенс, сущая контрабандистка!
Партизанка. Возможно, твоя любовь воздала
за бесстрастное одиночество и пустую ночь.
Твоя любовь посеяла дикий свой пепел.

Либертадора! Ты, у кого нет могилы,
прими венок на крови твоих костей,
и ещё – новый мой поцелуй любви над забвеньем,
прощай, прощай, прощай, Джульетта –
обращённая
ураганами.

Вернись на электрокорму своего рыбацкого судна,
правь в море ружья и сеть,
пусть сойдётся твоя шевелюра с твоими глазами,
пусть твоё сердце преодолеет смертные воды –
и увидится снова начало прилива,
корабль, направляемый храброй твоею любовью.


XX
ВОСКРЕСШАЯ


В могиле или на море иль на земле,
в батальоне или в окне –
возврати нам луч неверной твоей красоты.
Призови своё тело, ищи обмолоченной форму,
превращайся снова в статую-ростр на корме.

(И Возлюбленный в крипте вздрогнет рекою).


XXI
ПРИЗЫВ


Прощай, прощай, прощай, храбрая непогребённая,
красная роза, розовый куст – даже в блуждающий смерти!
Прощай, форма, вылитая пылью Пайты;
чашеложе цветка, разбитое ветром, песками!

Здесь тебя призываю стать снова
античною мёртвой, роза, ещё лучезарная,
и чтоб всё, что тобою осталось, воссоединилось,
пока имя твоё обретут твои почтенные кости.

Услышит во сне Возлюбленный чей-то зов:
наконец она, потерянная, – ближе, ближе –
и продолжит путь с ним в лодке одной,
снова, лодочницей, с мечтой и мечтами Возлюбленного,
оба, здесь, единые в голой правде:
жёстким пеплом луча, ни погребённого смертью,
ни сожжённого солью, ни песком поглощённого.


XXII
МЫ УЖЕ ПОКИДАЕМ ПАЙТУ


Пайта: на берегу
прогнившие доки,
разбитые
лестницы,
скорбь
утомлённых
бакланов,
сидящих
на отмершей древесине;
кипы хлопка,
ящики из Пьюры.
Пустая и сонная
Пайта плещется
в ритме
маленьких гавани волн
в известковую стену.

Кажется,
будто здесь
необъятность отсутствия раскачала, сломала
крыши и улицы.
Опустели дома, стены
разбиты,
бугенвиллея
льёт на свет струю
своей фиолетовой крови –
остальное – земля,
запустенье сухое
пустыни.

И уже корабль уплыл
от неё далеко.

Пайта в сон погрузилась
в своих песках.

Мануэлита непогребённая,
обмолоченная
в одиночествах –
зверских и грубых.

Возвратились лодки, сгрузили
средь ясного солнца чёрный товар.

Огромные лысые птицы
парят неподвижно
над камнями жгучими.

Уплывает корабль. Уже
у земли
нет названия.

Между двух голубин
океана и неба –
полоска песка
сухая, мрачная, сирая.

Затем опускается ночь.

И корабль и берег и море
и земля и песня
уходят в забвение.


Послесловие к поэме


Чёрная вдова – распространённый во всём мире страшно ядовитый род пауков.

Ацтеки называли туберозу «Омезучетль» – «костяной цветок». У других народов она – «королева ночи», «царица ароматов», «король ароматов», «место отдыха ночных бабочек», Мириам… На Гавайях гирляндами тубероз украшают новобрачных, в Индии – сари невесты.

В революционном запале Мануэла бросила в лицо Сантандеру: «Вы считаете меня иностранкой? Я родилась под Экватором!», – что даёт нам основание использовать эпитет «экваториальный» по отношению к «очам» и «хлебу».

Пайту отличает неподражаемая луна, Пьюру – необыкновенное солнце.

Боливар вступил в Санта-Фе (ныне Богота) под Гимн Великой Колумбии, хотя сегодня подвергают сомнению то, что Marcha Libertadora есть Himno Nacional de la Gran Colombia.

* * *

Мануэла Саенс – эквадорская патриотка, кавалер «Ордена солнца» ещё до знакомства с Симоном Боливаром. Подвергавшаяся критике, очернённая, изгнанная современниками, в середине XX века Мануэла Саенс удостоена званий предтечи борьбы за независимость и провозвестницы феминизма в Латинской Америке. Двести лет вызывающая восхищение у одних и ненависть – у других, в последние годы Мануэла Саенс стала иконой латиноамериканского феминизма.

Мануэла Саенс – участница битвы Пичинча – получила звание лейтенанта гусарского полка Армии Боливара. За участие в битве при Айякучо она удостоена звания полковника по представлению маршала Антонио Хосе Сукре, также лично представившего её Боливару. В мае 2007 года президент Эквадора удостоил её звания почётного генерала Республики.

5 июля 2010 года в честь 199-й годовщины подписания Акта независимости Венесуэлы в Национальный Пантеон доставили ларец с землёй Пайты. Символическую реликвию пронесли по землям Перу, Эквадора, Колумбии и Венесуэлы. В Каракасе ковчег установили в саркофаге рядом с Главным алтарём, где покоятся останки Симона Боливара. Посмертно Мануэла Саенс зачислена в Национальную Боливарианскую Армию как участник войны за независимость.

В 2013 году Правительство Венесуэлы открыло памятник Мануэле Саенс: «Красная роза Пайты» – он же «Цветок Мануэлы Саенс». 14-метровая скульптура из нержавеющей стали расположилась рядом с Мавзолеем Симона Боливара. Даже этот мемориальный комплекс, связанный с именами двух борцов за освобождение Латинской Америки от испанского ига, уже снискал себе и почитателей, и хулителей.

Вслед за Джузеппе Гарибальди, Рикардо Пальмой, Симоном Родригесом и Пабло Нерудой отправимся в Пайту, чтобы воздать почести Мануэле Саенс!
Поделиться
Ссылка скопирована!




Рейтинг@Mail.ru
Рейтинг@Mail.ru