Tiwy.com
Tiwy
Новости
Русская тема
По странам континента
Латинская Америка Аргентина Белиз Боливия Венесуэла Гватемала Гондурас Доминиканская Республика Колумбия Коста-Рика Куба Панама Парагвай Перу Мексика Сальвадор Уругвай Чили Эквадор
Другие страны:
Китай Россия
Человек и Экономика
Кухня
НЛО
Форум
Адресная книжка
Адресная книжка
Подписка
на рассылку
новостей:


Notcoin — будущий дроп от TON/Telegram
Реклама
По странам > Мексика > Письмо отправителям, оставшимся без ответа

Субкоманданте Маркос
Письмо отправителям, оставшимся без ответа

декабрь 1994 г.

Соответствующим адресатам:

С тех пор как я родился
Всего я избегаю.
Меня во мне закрыли
Но я бежал оттуда.
По горам и по долинам
Душа моя меня ищет.
И дай ей бог, чтобы больше
Она меня не нашла.

ФЕРНАНДО ПЕССОА

Тем временем, как я это пишу, с одной стороны наши товарищи докладывают о подготовке наступления наших подразделений, а с другой - догорает последняя стопка писем, оставшихся без ответа. Поэтому я пишу вам. Всегда я ставил перед собой задачу ответить на все и каждое из пришедших нам писем. Я считал, и продолжаю считать, что это наименьшее из того, что мы можем сделать, чтобы ответить взаимностью стольким людям, побеспокоившихся написать нам пару строк и рискнувшим поставить свое имя и адрес в ожидании ответа. Возобновление войны неизбежно. Я должен окончательно отказаться от мысли хранить эти письма, я должен их уничтожить, потому что если они попадут в руки правительству, они могут создать проблемы для многих хороших людей и для очень немногих - плохих. И вот уже языки пламени набрали высоту и цвета меняются, иногда превращаясь в переливчатый синий, который не перестает удивлять в эту ночь сверчков и далеких молний, что приближаются к холодному декабрю предсказаний и неоплаченных счетов. Да, их было много. Я успел ответить на некоторые, но едва уменьшалась одна стопка, немедленно приходила их следующая пачка. "Сизиф" - сказал я себе. "Или орел, пожирающий внутренности Прометея" - добавляет мое второе я, всегда такое своевременное со своим ядовитым скептицизмом. Хочу быть честным с вами и признаться, что в последнее время пачка приходящих писем становится все тоньше и тоньше. Сначала я подумал, что это результат происков правительства, но постепенно мне стало ясно, что люди, пусь даже хорошие, устают... и перестают писать... и, иногда, перестают бороться...

Да, я знаю, что написать письмо это не совсем то же самое, что взять штурмом Зимний дворец, но письма эти позволяли нам бывать так далеко... Один день мы проводили в Тихуане, другой - в Мериде, иногда - в Мичоакане, или в Герреро, или в Веракрусе, или в Гуанахуато, или в Чиуауа, или в Найарите или в Керетаро или в столице... В других случаях мы попадали еще дальше - в Чили, в Парагвай, в Испанию, в Италию, в Японию. И хотя эти путешествия вызвали у нас не одну улыбку, согрели нас в ночи холодной бессонницы и освежили нас в дни изнуряющей жары, теперь они окончены.

И как я уже сказал вам, я поставил перед собой задачу ответить на все письма и мы, странствующие рыцари, умеем выполнять обещания (кроме, разумеется, любовных) так что, взывая к добродетели, призванной облегчить мое тяжкое бремя вины, нижайше прошу у всех вас дозволения ответить вам одним разящим посланием, в котором вы можете вообразить себя как частных адресатов столь нерегулярной корреспонденции.

И поскольку этот расклад в мою пользу, потому что протестовать или выразить свое несогласие вы не можете (можете, конечно, но я об этом не узнаю, т.к. корреспонденция и прочее будут уже бесполезны), перехожу к следующей части и даю зеленый свет неумолимой диктатуре, владеющей моей искусной правой рукой, когда о писании писем речь. И разве можно не начать это письмо со стихов Пессоа, в которых - и проклятие и пророчество, и гласят они примерно следущее...

Тот взгляд, который смотрит
Не видя, возвращаясь;
И говорим вдвоем мы,
О чем молчали раньше.
Конец или начало?

Такого-то такого-то числа такого-то месяца непередаваемого 1994 г.
Соответствующим адресатам:

Хочу говорить с вами о том, что началось в январе и продолжается до сих пор. Большинство из вас написали нам, чтобы сказать спасибо. Представьте себе наше удивление, когда мы читали ваше послание, в котором вы благодарили нас за то, что мы существуем. Самое ласковое, например, что я получаю от наших войск, когда попадаю на одну из позиций - это жест вынужденного смирения. Я удивляюсь своему удивлению, и когда удивляешься, от удивления могут произойти самые непредвиденные вещи. Бывает, например, что я слишком сильно кусаю трубку и отламывается мундштук. Бывает, например, что я не могу найти замазку, чтобы починить его. Бывает, например, что в поисках какой-нибудь другой трубки я натыкаюсь на конфету и совершаю грубую ошибку тем, что выдаю мою находку этим характерным звуком, издающимся исключительно конфетами в целофановой упаковке, и который эта чума, именуемая "детьми", может услышать за десятки метров, а то и за километры, если ветер в их пользу. И бывает, например, что когда я увеличиваю громкость магнитофончика чтобы заглушить шелест целлофана песней со словами...

Имеющий нынче песню,
завтра бурю получит,
и тот, кто сейчас в компании,
будет еще одинок,
идущий прямой дорогой
споткнется о страшные стулья.
Но песня всегда стоит бури,
компания - одиночеств.
И самое дорогое -
это агония спешки,
сколько бы стульев ни было
в нашей единственной правде.

в домике (потому что все это неизменно происходит в домике, где крыша - это кусок картона, связка хвороста или клеенка) возникает Эриберто, лицо которого выражает "наконец-то ты мне попался!", я делаю вид, что не вижу его и насвистываю одну песенку, которую насвистывали в фильме, названия которого я не помню, но главному герою она давала превосходные результаты, потому что под ее насвистывание одна девушка, из тех, что в самый раз для того, чтобы, как говорят в этих случаях, это самое, с улыбкой приближалась к нему, и я вдруг замечаю, что это приближается не девушка, а Эриберто. Вместе с ним идет Тоньита, со своей куклой-олоте* в руках. Тоньита - отказывающая в поцелуе "потому что очень колется", с источенными кариесом зубками, которой исполняется пять лет и наступает шесть - любимица Супа. Эриберто - самый быстрый плач Лакандонской сельвы, рисовальщик утят антиСУПмарин, ужас вьючных муравьев и рожденственского шоколада, любимец Аны Марии, наказание, которое послал какой-то злопамятный бог Супу, за то, что он -нарушитель насилия и профессионал закона. Что? Не так? Хорошо, не беспокойтесь...

Внимание! Не отвлекайтесь и внемлите! Эриберто приходит и говорит, что Эва хнычет потому что хочет смотреть историю про поющую лошадку и майор ей не дает, потому что он смотрит "Декамерон" Пазолини. Конечно, Эриберто не говорит "Декамерон", но я это заключаю из его слов, что "майор смотрит только этих голых старух". Для Эриберто все женщины, носящие юбку до колен и выше - "голые", и все женщины, которые старше четырех лет, исполнившихся недавно Эве, - "старухи". Я знаю, что все это - часть тщательно подготовленной Эриберто грязной стратегии с целью завладеть конфетой, целлофановая обертка которой прозвучала, как сирена "Титаника" в тумане, и Эриберто со своими утятами уже спешит на помощь, потому что нет в этом мире ничего более печального, чем конфета без ребенка, вызволяющего ее из целлофанового плена.

Тем временем, Тоньита обнаруживает игрушечного кролика, "которого невозможно испачкать", т.е. черного цвета и решает окунуть его в одну из луж, что согласно ее понятиям обладает всеми необходимыми характеристиками для проведения испытаний качества.

Перед этой атакой, целью которой является "генеральное командование САНО", я делаю вид, что очень сосредоточен моим писанием. Эриберто замечает это и рисует утенка, которого непочтительно называет "Суп". Я притворяюсь обиженным, потому что Эриберто настаивает, что мой нос похож на утиный клюв. Тоньита кладет на камень вымазанного в грязи кролика рядом с олоте и оценивает их критическим взглядом. Мне кажется, что результат ее не удовлетворяет, потому что она отрицающе качает головой с тем же упрямством, с которым отказывает мне в поцелуях. Эриберто, кажется, признает свое поражение перед лицом моего безразличия, и уходит, и я остаюсь доволен своей сокрушительной победой, когда вдруг замечаю, что конфеты на месте нет и вспоминаю, что когда я рассматривал его рисунок, Эриберто сделал какое-то странное движение. Он увел ее у меня из-под носа! И поверьте, в случае с таким носом, это особенно обидно. Мне становится грустно, и еще более грустно от того, что я замечаю, что Салинас** уже собрал чемоданы, чтобы перейти в ВОТ*** и мне кажется, что он был несправедлив с нами, навесив на нас ярлык "нарушителей". Если бы он был знаком с Эриберто, он бы понял, что в сравнении с ним мы законопослушнее, чем само руководство ПРИ. Ладно, вернемся к тому, что я был удивлен своим удивлением, читая ваши послания с этим "спасибо", которое иногда было адресовано Ане Марии, иногда - Рамоне, Тачо, Мою, Марио, Лауре или любому и любой из мужчин и женщин, скрывающим свои лица, чтобы быть увиденными другими и открывающими их, чтобы ото всех укрыться.

Я готовлю наилучший из своих реверансов, чтобы поблагодарить за столько благодарностей, когда в дверях появляется Ана Мария с хнычущим Эриберто за руку и спрашивает, почему я не хочу дать Эриберто конфету. "Что я не хочу дать ему конфету?", - говорю и с удивлением смотрю на лицо Эриберто, на котором следы конфеты умело замаскированы слезами и соплями, что привлекло Ану Марию на его сторону. "Да, - неумолимо продолжает Ана Мария, - Эриберто сказал, что он отдал тебе рисунок в обмен на конфету, а ты не сдержал слова". Я чувствую себя жертвой столь несправедливого обвинения, что лицо мое становится похожим на лицо экс президента ПРИ, готовящегося овладеть могущественным государственным секретариатом и поднимающегося на трибуну, чтобы произнести лучшую из своих речей, когда Ана Мария просто берет неизвестно откуда взявшийся кулек с конфетами и отдает его - весь! - Эриберто. "Бери, - говорит она, - сапатисты всегда держат свое слово". И они вдвоем уходят. Я остаюсь ооочень грустным, потому что конфеты эти были приготовлены Эве на день рождения, которой не знаю уже сколько исполняется, потому что когда я спросил у ее мамы, сколько ей лет, она мне сказала что шесть. "Но вы же совсем недавно мне сказали, что ей только что исполнилось четыре", - упрекнул я. "Да, ей исполнилось четыре, идет пятый, то есть теперь ей будет шесть", - тоном не допускющим никаких возражений отвечает мне сеньора и оставляет меня, вынуждая вновь пересчитывать все это на пальцах и сомневаться во всей нашей предыдущей образовательной системе, ясно учившей тому, что 1 + 1 = 2, 6 x 8 = 48 и прочим столь же серьезным вещам, но которые, как это становится очевидно, оказываются совершенно иными в горах юго-востока Мексики, и здесь действует другая математическая логика. "Мы, сапатисты, совершенно другие", заявил однажды Монарх, когда рассказывал мне, что когда он остается без тормозной жидкости, он просто мочится в резервуар. В другой раз, например, мы праздновали один день рождения. Собралась "молодежная группа" и организовала "сапатистскую олимпиаду" - "ведущая мероприятия" ясно сказала, что дальше следовало соревнование по прыжкам в длину, что значит "кто выше прыгнет", а потом - в высоту, в смысле "кто прыгнет дальше". Я опять занялся счетом на пальцах, когда пришел лейтенант Рикардо и сообщил мне, что на завтрашнее утро для именинника поготовлены утренние куплеты. "Где будет исполнена серенада?" - спросил я, радуясь, что все вернулось в норму, потому что петь утренние куплеты с утра мне показалось совершенно логичным. "На кладбище", - ответил Рикардо. "На кладбище?" - повторил я и вернулся к счету на пальцах. "Да, потому что это день рождения товарища, погибшего в январских боях" - говорит мне Рикардо и уходит, так как уже объявили начало конкурса по бегу "ползком".

"Да, - сказал я себе, - праздник дня рождения для мертвого. Совершенно логично... в горах юго-востока Мексики". Вздыхаю.

Я вздыхаю от ностальгии, вспоминая добрые старые времена, когда плохие были плохими и хорошие - хорошими, когда ньютоново яблоко продолжало свое неудержимое падение с дерева в руку ребенка, когда у мира был запах школьного зала первого дня занятий - запах страха, запах тайны, запах нового. Я вовсю погружен в это вздыхание, когда появляется Бето и бесцеремонно спрашивает, остались ли у меня пузыри, и не дожидаясь ответа начинает рыться среди карт, оперативных планов, военных приказов, табачного пепла, сухих слез, красных цветков, нарисованных фломастером, патронташей и вонючей маски. Наконец где-то Бето находит пакетик с пузырями и фотографию какой-то красотки из журнала, которая выглядит достаточно потертой (фотография, а не красотка). Несколько секунд Бето проводит в сомнении, выбирая между пакетиком с пузырями и фото, и решает то, что в этих случаях решают все дети - забирает и то и другое. Я всегда говорил, что это не командование, а детский сад. Вчера я попросил Моя, чтобы он установил вокруг несколько антиперсональных мин. "Ты думаешь, сюда придут солдаты?", - озабоченно спросил он. Я не в силах справиться с дрожью во всем теле ответил: "Солдаты - не знаю, а вот дети...". Мой с пониманием присаживается и начинает объяснять мне довольно сложную систему ловушки ("для дураков", как он говорит), состоящей из замаскированной ямы и заточенных колов с ядом на дне. Эта идея мне нравится, но чем-чем, а дураками этих детей не назовешь, так что я в ответ предлагаю ему протянуть вокруг проволоку под высоким напряжением и установить на входе станковые трехствольные пулеметы. Мой вновь сомневается и говорит, что ему пришла в голову одна еще лучшая идея и уходит, оставляя меня в сомнениях...

На чем мы остановились? Ах, да! На конфетах, которые были для Эвы, но их забрал Эриберто. Я делаю по радио срочное сообщение с просьбой поискать во всех наших лагерях и передать мне какой-нибудь кулек с конфетами, чтобы возместить подарок для Эвы, когда вышеупомянутая собственной персоной предстает передо мной с кастрюлькой тамалес****, "которые передала моя мама, потому что сегодня у меня день рождения", и смотрит на меня этими своими глазами, которые лет через десять приведут не к одной войне.

Я благдарю ее как могу и говорю ей - а что мне еще остается? - что у меня для нее подарок. "И де он?", - говорит-просит-требует Эва, и я начинаю покрываться потом, потому что нет ничего страшнее чем этот взгляд черного укора, и перед моим оцепеневшим молчанием взгляд Эвы постепенно превращается, как в этом другом фильме "Святой против оборотня"... и в этот момент, чтобы добить меня окончательно, появляется Эриберто, он пришел выяснить "перестал ли уже Суп на него сердиться". Я начинаю смеяться, чтобы выиграть время и просчитать, достанет ли отсюда мой пинок до Эриберто... и тут Эва замечает, что у Эриберто в руках уже заметно похудевший кулек с конфетами и спрашивает у него, кто ему дал конфеты, и Эриберто, липким от шоколада голосом говорит ей: "Чуп", я не замечаю, что Эриберто хотел сказать "Суп", пока Эва не поворачивается ко мне и не напоминает: "И мой подарок?". Эриберто прячет глаза, когда слышит "подарок", выбрасывает уже пустой кулек от конфет, подходит к Эве и говорит мне с бесконечным цинизмом: "Да, и наш подарок?". "Наш?", - повторяю я, вновь пытаясь просчитать траекторию пинка, но в этот момент вижу, как поблизости рыщет Ана Мария, и с сожалением отказываюсь от этой идеи. Тогда я говорю: "Я его спрятал". "Де?", - спрашивает Эва, в стремлении избежать всей этой загадочной части. Эриберто, в отличие от нее, принял мои последние слова как вызов и уже открывает мой рюкзак и начинает откладывать в сторону одеяло, высотомер, компас, табак, коробку с патронами, носок, и в этот момент я его останавливаю убедительным окриком: "Не там!". Тогда Эриберто пикирует на рюкзак Моя и уже начинает открывать его, когда я добавляю: "Чтобы знать, где спрятан подарок, вы должны разгадать сказку". Отчаявшийся, от того что ремни рюкзака майора оказались затянуты очень крепко, Эриберто подходит и садится возле меня. Эва тоже. К нам подсаживаются Бето и Тоньита. И вот я уже зажигаю трубку, чтобы дать себе время подумать о масштабах проблемы, в которую я встрял с этой загадкой, когда ко мне приходит старик Антонио, и указав жестом на маленького серебряного Сапату, прикрепленного к сандалии, повторяет, на этот раз, моими устами

Историю вопросов

В этих горах поджимает холод. В этом походе в разведку, за десять лет до январского рассвета, меня сопровождают Ана Мария и Марио. Они тогда только-только пришли в партизанский отряд и я - в то время лейтенант пехоты - должен был обучить их тому, чему другие обучили меня - жизни в горах. Вчера я впервые столкнулся со стариком Антонио. Мы оба соврали. Он, сказав, что шел смотреть свою мильпу*****, и я - что был на охоте. Мы обы знали, что врали, и знали, что оба знаем об этом. Я оставил Ану Марию на намеченной нами тропе, а сам вернулся к реке, чтобы попытаться найти на карте высоченный холм, который виднелся напротив и, если удастся, еще раз встретить старика Антонио. Он, наверное, подумал то же самое, потому что вновь появился точно в месте нашей вчерашней встречи.

Так же как и вчера, старик Антонио садится на землю, опирается спиной на покрытый зеленым мхом ствол и начинает скручивать сигарету. Я сажусь напротив и зажигаю трубку. Старик Антонио начинает:
- Ты не на охоте.

Я отвечаю: "А вы не на мильпе". Что-то заставляет меня обращаться к нему, человеку неопределенного возраста, с выдубленным как кедровая кора лицом, и которого я вижу во второй раз в жизни, на "вы", с уважением.
Старик Антонио улыбается и добавляет: "Я слышал о вас. В ущельях говорят, что вы бандиты. В моем селении обеспокоены, потому что вы можете быть в чем-то таком замешаны".
"И вы думаете, что мы - бандиты?", - спрашиваю я. Старик Антонио выпускает большой клуб дыма, кашляет и отрицательно качает головой. Я вдохновляюсь и задаю ему следующий вопрос: "И кто же мы такие, по-вашему?".
"Лучше ты сам скажи мне это", - отвечает Старик Антонио и застывает, глядя мне в глаза.
"Это очень длинная история", говорю я и начинаю рассазывать ему о Сапате и Вилье и революции и земле и несправедливости и голоде и невежестве и болезнях и репрессиях и остальном. И заканчиваю мою речь фразой "и таким образом мы - Сапатистская Армия Национального Освобождения". И жду на лице старика Антонио, на протяжении всего разговора непрерывно смотревшего мне в глаза, какой-нибудь реакции.
"Расскажи мне еще об этом самом Сапате", говорит он мне после следующей порции дыма и кашля.
Я начинаю с Аненекуилько, продолжаю планом Аялы, военной кампанией, организацией народов и предательством в Чинамеке. Когда я заканчиваю, старик Антонио продолжает глядеть на меня.
"Не так это было", - говорит он мне. Я делаю удивленный жест и успеваю лишь пробормртать: "Нет?". "Нет", настаивает старик Антонио: "Я расскажу тебе настоящую историю этого самого Сапаты".
Старик Антонио достает табак и "крутилку" и начинает свою историю, где соединяются и смешиваются старые времена с новыми, точно так же как смешивается и соединяется дым моей трубки и его сигареты.

"Много историй назад, когда самые первые из богов, те что создали мир, еще бродили по ночам, беседовали два бога, имена которых были Ик'аль и Вотан. Оба они были одним целым. Когда один поворачивался - было видно другого, когда поворачивался другой - было видно первого. Они были противоположны. Один - чистый свет, как майское утро на реке. Другой был мраком, как пещера холодной ночью. И были они одним и тем же. Оба они были одним, потому что существование одного делало возможным существование другого. Но не двигались они, неподвижными оставались эти два бога, которые были одним и тем же. "Что нам делать" - спрашивали оба. "Грустно так жить, всегда на одном месте", - печалились оба, которые были одним. "Не кончается ночь", сказал Ик'аль. "Не кончается день", сказал Вотан. "Пойдем в путь", сказал один, который был обоими. "Как?", спросил другой. "Куда?", спросил один. И увидели они, что так они сдвинулись немного, сначала, чтобы спросить как, а потом, чтобы спросить куда. Обрадовался один, который был обоими, когда увидел, что они немножко сдвинулись. Попробовали они оба двигаться одновременно, но не смогли. "Что же нам делать?". И шевельнулся сначала один и потом - другой, и так они сдвинулись еще чуть-чуть, и так они заметили, что движение удавалось, если сначала двигался один, а потом другой, и они договорились, что чтобы двигаться, сначала будет двигаться один, а потом другой, и так они начали двигаться, и никто не помнит, кто сдвинулся первый, когда они начали двигаться, потому что они очень обрадовались этому движению и "какая разница, кто был первый, если мы уже движемся?", - говорили два бога, которые были одним, и смеялись они, и первое о чем они договорились, это устроить танец, и станцевали они, сначала шажок одного, потом шажок другого, и долго они танцевали, потому что довольны они были от своего открытия. Потом они устали от долгого танца и решили подумать о том, что делать дальше, и увидели они, что первый вопрос "как двигаться?" привел к ответу "вместе, но по отдельности, как договорились" и этот вопрос их уже мало интересовал, потому что когда они это поняли, они уже двигались и другой вопрос возник тогда, когда они увидели, что было два пути - один был очень коротким и заканчивался совсем рядом и было хорошо видно место, где заканчивался этот путь, но ногам их так понравилось ходить, что они быстро решили, что этот путь был для них слишком коротким и не захотели они идти по короткому пути, и договорились они идти по пути длинному и уже было собрались отправиться в путь, когда их ответ, в котором они выбрали длинный путь, вызвал у них другой вопрос, о том "куда этот путь ведет?", долго они думали над ответом, двое, которые были одним, и вдруг они поняли, что только если они пойдут по этому длинному пути, можно будет узнать, куда он ведет, потому что если они так и останутся на месте думать, они так никогда и не узнают, куда ведет длинный путь. И тогда они сказали себе оба, которые были одним: "пошли" и начали идти, сначала один и потом другой. И вскоре они поняли, что дорога по длинному пути занимает много времени и у них возник следующий вопрос "что нам сделать, чтобы смочь идти много времени?", и задумались они надолго и тогда Ик'аль сказал, что он не умеет идти днем, а Вотан сказал, что ему страшно идти ночью и остались они плакать, и потом вдруг они прекратили плач и договорились, потому что поняли, что Ик'аль может идти ночью, а Вотан может идти днем и что Ик'аль может вести Вотана ночью, и так нашли они ответ на вопрос о том, как идти все время. С тех пор боги идут с вопросами и никогда не останавливаются, никогда не приходят и никогда не уходят. И так настоящие мужчины и женщины научились тому, что вопросы служат для того, чтобы идти, а не для того, чтобы просто так оставаться на месте. И с тех пор настоящие мужчины и женщины чтобы идти спрашивают, чтобы приходить прощаются и чтобы уходить здороваются. И никогда не остаются на месте."

Я продолжаю грызть ставший уже коротким мундштук трубки, в ожидании того, что старик Антонио продолжит, но он, кажется, не собирается этого делать. С опаской прервать нечто очень серьезное, я спрашиваю: "И Сапата?".

Старик Антонио улыбается: "Теперь ты уже знаешь, что для того чтобы знать и чтобы идти, нужно спрашивать". Он кашляет и зажигает следующую сигарету, я не заметил, в какой момент он свернул ее, и среди струящегося из его губ дыма, падают слова, как семена в землю:

"Этот самый Сапата появился здесь, в горах. Он не родился, говорят. Просто, появился. Говорят, что это Ик'аль и Вотан, которые пришли сюда в своем долгом пути, и которые, чтобы не пугать добрых людей, превратились в одно. Потому что много уже прошли вместе Ик'аль и Вотан, и научились они тому, что они одно и могли уже легко превратиться в одно целое днем или ночью, и придя сюда, они превратились в одно и дали себе имя Сапата, и сказал Сапата, что пришел он в эти места, чтобы здесь найти ответ на вопрос куда ведет длинный путь, и сказал он, что иногда он будет светом, а иногда мраком, но всегда он один и тот же, Вотан Сапата и Ик'аль Сапата, белый Сапата и черный Сапата и что оба - это один и тот же путь для настоящих мужчин и женщин."

Старик Антонио достает из своего вещмешка целлофановый пакетик. Внутри - очень старая, 1910 г., фотография Эмилиано Сапаты. В левой руке, на уровне пояса, сжимает Сапата саблю. Правой он опирается на карабин, на груди его - два патронташа, и еще на нем двухцветная черно-белая лента перекинута слева направо. Обе ноги его создают впечатление того, что он остановился и в то же время идет и во взгляде его нечто говорящее "я здесь" и вместе с этим "я уже иду". Видны две лестницы. На одной, ведущей из темноты, видны смуглые лица сапатистов, которые будто вышли из глубины чего-то, на другой лестнице, освещенной, нет никого и не видно откуда и куда она ведет. Я бы соврал вам, если бы сказал, что сам заметил все эти детали. Это старик Антонио обратил на них мое внимание. На внутренней стороне фотографии написано:

Генерал Эмилиано Сапата, главнокомандующий Южной Армии.
Gen. Emiliano Zapata, Commander in Chief of the Southern Army.
Le General Emiliano Zapata, Chef de l'Armee du Sud.
C. 1910. Photo by: Agustin V. Casasola.
Старик Антонио говорит мне: "Этой фотографии я задал много вопросов. Благодаря этому я пришел сюда". Он кашляет и выпускает струйку дыма. Он дает мне фото. "Бери", говорит он. "Чтобы ты научился спрашивать... и идти."

"Когда приходишь, лучше попрощаться. Тогда не так больно, когда мы уходим", говорит мне старик Антонио, протягивая мне руку, чтобы дать понять что уходит, то есть, что приходит. С тех пор, старик Антонио, когда приходит, приветствует словом "прощай" и прощается, протягивая руку и говоря "сейчас приду". Старик Антонио встает. То же самое делают Бето, Тоньита, Эва и Эриберто. Я достаю из своего рюкзака фотографию Сапаты и показываю им.

- Он поднимается или спускается? - спрашивает Бето.
- Он идет или остается на месте? - спрашивает Эва.
- Он достает или прячет шпагу? - спрашивает Тоньита.
- Он уже перестал стрелять или только сейчас начнет? - спрашивает Эриберто.

Я не перестаю удивляться всем этим вопросам, которые задает мне эта фотография восьмидесятичетырехлетней давности, которую дал мне старик Антонио в 1984 году. Я смотрю на нее в последний раз, до того как подарить ее Ане Марии и она, эта фото, задает мне еще один вопрос - Это наше вчера или это наше завтра?

Уже в духе обсуждения серьезных вопросов и с удивительной для ее исполнившихся-четырех-лет-пошедшего-пятого-то-есть-шести последовательностью, Эва наконец выдает мне - "и мой подарок?". Слово "подарок" вызывает ту же реакцию и у Бето, Тоньиты и Эриберто, то есть все они начинают кричать: "И мой подарок?". Я в окружении и на грани того, чтобы покончить с собой, но в этот момент появляется Ана Мария, которая так же, как и почти год назад в Сан Кристобале, но при других обстоятельствах, спасает мне жизнь. Ана Мария несет большой-пребольшой кулек с конфетами. "Вот ваш подарок, который приготовил вам Суп", говорит Ана Мария и смотрит на меня с видом "что-бы-вы-мужчины-делали-без-нас-женщин".

Пока дети договариваются, то есть дерутся, по поводу разделения конфет, Ана Мария по-военному приветствует меня и сообщает:

- Докладываю - войска готовы к выступлению.
- Хорошо, - говорю, вешая пистолет на ремень, - Выступаем, как обычно, на рассвете. - Ана Мария собирается уходить.
- Подожди, - говорю ей я. И отдаю ей фото Сапаты.
- И это? - спрашивает, глядя на нее.
- Пригодится, - отвечаю.
- Для чего? - настаивает она.
- Чтобы знать, куда мы идем, - отвечаю я, проверяя карабин. В небе маячит военный самолет...


Ладно, не отчаивайтесь, я уже почти заканчиваю это "письмо писем". Но сначала мне нужно выпроводить отсюда детей...

И наконец, отвечу на некоторые вопросы, которые наверняка у вас остались:

Знаем ли мы, на что идем? Да.

Знаем ли мы, что нас ждет? Да.

Стоит ли? Да.

Кто из тех, кто может ответить "да" на три предыдущих вопроса, может остаться сложив руки и не чувствовать, что что-то рвется внутри?

Хорошо. Привет и цветок для этой нежной ярости, думаю, она этого заслуживает.

Из гор юго-востока Мексики
Субкоманданте Маркос

P.S. для писателей, аналитиков и народа в целом. Выдающиеся перья нашли в сапатистском движении немало мест интересных, но они исказили нашу основную суть - национальную борьбу. Для них мы остались деревенскими жителями, способными осознать наше "животное состояние" и все из него вытекающее, но неспособными, без "внешней" помощи, понять и сделать нашими такие концепции, как "народ", "родина", "мексика". Да, все с маленькой буквы, в духе этого серого времени. Согласно им, борясь за наши материальные нужды, мы были правы, но наша борьба за нужды духовные - это уже излишество. Будет понятным, если эти перья повернутся сейчас против нашего упрямства. Жаль, конечно, но кто-то должен быть последователен, кто-то должен сказать "нет", кто-то должен повторить свое "Хватит!", кто-то должен забыть о благоразумии, кто-то должен поднять достоинство и стыд выше жизни, кто-то должен... Ладно, я хотел только сказать им, этим выдающимся перьям, что мы понимаем осуждение, которое получим с их стороны. И в нашу защиту, я могу сказать лишь следующее - ничего из всего, что мы сделали, не было сделано для того, чтобы вам понравиться, все, что нами сказано и сделано, - это для того чтобы нравиться нам самим, делаем это мы из нашего вкуса к борьбе, к жизни, к слову, к пути... Нам помогали хорошие люди всех социальных классов, всех рас, всех полов. Некоторые - чтобы облегчить свои угрызения совести, другие - чтобы следовать моде, и большинство - по убеждению, из уверенности в том, что встретили нечто новое и хорошее. И мы, поскольку считаем себя людьми хорошими, всегда до того, чтобы что-то сделать, мы предупреждаем об этом, для того чтобы другие учли это, чтобы подготовились, чтобы мы их не захватили врасплох. Я знаю, что это ставит нас в невыгодную ситуацию, но по сравнению с невыгодной ситуацией в технологии, мы тем более можем позволить себе не обращать внимания на невыгодную ситуацию в связи потерей фактора неожиданности.

И этим хорошим людям, я хотел сказать им, чтобы оставались хорошими, чтобы не теряли веры, чтобы не позволили, чтобы скептицизм заключил их в сладкую тюрьму комформизма, чтобы продолжали искать, чтобы продолжали находить то, во что стоит верить, то, за что стоит бороться.

У нас были и замечательные враги. Перья, которые не ограничились осуждающими ярлыками или пустыми фразами, перья, которые искали сильных, серьезных и убедительных аргументов, чтобы атаковать, осудить и изолировать нас. Я читал прекрасные тексты, осуждающие сапатизм и защищающие режим, который должен платить, причем дорого, чтобы создать видимость того, что он кому-то нравится. Жаль, что, в конце концов, они встали на защиту дела бесполезного и напрасного, жаль, что они провалятся вместе с этим рушащимся зданием...

P.S. Который на коне и с марьячи****** поет под окном одной бабушки серенаду на слова Педро Инфанте, именуемую "Говорят, что я бабник", заканчивающуюся...

На дне любви моей сладкой
Одна есть средь струн и ран
Что любит меня без оглядки
И без тарарираран

Старушка моя прекрасна
Во мгле моих лет пустых
И сердцу ее подвластна
Любовь, коей нет в других.

Перед бабушкой каждый из нас - ребенок, с болью теряющийся вдали... Прощай, бабушка, уже иду. Уже заканчиваю, уже начинаю...

Перевод Олега Ясинского, Чили.


Примечания переводчика:

Олоте* - кукурузная кочерыжка.
Салинас** - Карлос Салинас де Гортари - президент Мексики с 1988 по 1994 гг от ПРИ.
ВОТ*** - Всемирная Организация Торговли
Тамалес**** - пироги из кукурузной муки
Мильпа***** - поле, засеянное кукурузой в Мексике и Центральной Америке.
Марьячи****** - мексиканские народные музыканты



Новинки

1. Венесуэла: Каракас — город Контрастов (видео 1987 года)
2. Венесуэла: Видео новогоднего Каракаса, снятые 30 лет назад
3. Куба: Из кубинских впечатлений. Лирические заметки.
4. Панама: Панамский by-pass
5. Мексика: Итервью субкоманданте Мойсеса
6. Колумбия: Будет ли мир?
7. Венесуэла: Отзыв на книгу о Чавесе (ЖЗЛ)
8. Аргентина: Памятник Данте в Латинской Америке
9. Россия: Ярославль
10. Венесуэла: Каракас, пеший поход на гору Авила
11. Куба: На Кубе не любят мафию
12. Куба: Мария из Гаваны
13. Сальвадор: «Мятежный» архиепископ Монсеньор Ромеро
14. Русская тема: Первая биография народного монархиста
15. Венесуэла: «коллективы» от фантазии к реальности
16. Мексика: Субкоманданте Маркос: последние слова
17. Куба: После Монкады
18. Боливия: Праздник черепов
19. Эквадор: К чести Мануэлы Саенс
20. Венесуэла: «Каракасо». — Восстание. — Тюрьма
21. Венесуэла: "Флорентино и Дьявол"
22. Венесуэла: Истины не без сомнений, или «Здравствуй, Чавес!»
23. Сальвадор: Сальвадорская кухня: просто, но со вкусом
24. Боливия: Парк Эдуардо Абароа: земля вулканов и лагун
25. Никарагуа: Операция «Рептилия» (казнь Сомосы)
26. Колумбия: США и Колумбия покрывают зверства и массовые захоронения
27. Боливия: Манифест Острова Солнца
28. Куба: Студенческая революция в Гаване. Страницы истории.
29. Парагвай: Жизнь Дерлиса Вильягры. Страницы истории.
30. Венесуэла: Песни «Alma llanera» и «Venezuela» зазвучат на русском языке
31. Венесуэла: Посвящается Чавесу
32. Венесуэла: Мощным пламенем сияя
33. Россия: Мышкин
34. Россия: Рыбинск
35. Сальвадор: Народный праздник
36. Мексика: «Мы идем в тишине, чтобы нас услышали»
37. Венесуэла: Николай Фердинандов в Москве!
38. Венесуэла: Заметки о книге "Уго Чавес"
39. Венесуэла: Встреча с Чавесом, или «Алло, Президент!»
40. Куба: О Международном лагере имени Хулио Антонио Мельи
41. Чили: Цирк в пустыне, или Послесловие к чилийскому чуду
42. Белиз: В стороне от проторённых маршрутов
43. Сальвадор: Святая Неделя в Исалько
44. Мексика: Зеленые вершины штата Чьяпас
45. Венесуэла: "Метрокабле" Каракаса
46. Венесуэла: репортаж с нейтральной полосы
47. Боливия: Боливийские метаморфозы
48. Латинская Америка: Книга о выдающемся разведчике Иосифе Григулевиче

Туризм:


Твоя Тур Тропа
в Латинскую Америку


Адресная книжка:





Развлечения:






Рейтинг@Mail.ru
Рейтинг@Mail.ru