А вот копия статьи из газеты:
«Повторить свою жизнь в России я бы не хотел»
28 августа российские немцы в очередной раз отметили свой День памяти и скорби. 71 год тому назад был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Фактически же депортации и репрессиям подверглись все немцы, жившие в СССР. 28 августа 1941 года можно назвать началом узаконенного притеснения немцев СССР по национальному признаку. Притеснению жёсткому, порой беспощадному. Но мы поговорим о другом. Мы поговорим о чудесах. Они тоже случались. Об одном таком чуде мне рассказал Вальдемар Антонович Айзель (Waldemar Eisel), живущий в нижнесаксонском городе Хильдесхайме.
Чудеса редко повторяются
Родился я 12 мая 1934 г. в Украине в Мариуполе. Мой отец был простым рабочим на комбинате «Азовсталь», а мама работала на швейной фабрике. В 1937 г. моего отца обвинили в подготовке диверсии, арестовали, судили и отправили на Колыму. Встретились мы с ним только в 1952 году в Магадане.
21 сентября 1941 г. маму, меня, бабушку, двух маминых сестёр, двух братьев и их детей, вместе с другими немцами нашего города депортировали в Талды-Курганскую область Казахстана.
Помню, как подъехала телега, сопровождаемая работниками НКВД, и мы с помощью соседей, под общий плач, загрузили какие-то вещи и отправились на железнодорожный вокзал. Замечу, что нашу квартиру, кухонную утварь, мебель соседи сохранили до конца войны, надеясь, что мы возвратимся. Но ссылку немцев, как знаете, советское правительство объявило вечной, и мать написала им, чтобы всё по возможности распродали, а деньги отправили нам. Так они и поступили, и это явилось огромной для нас финансовой помощью.
Везли нас в товарных вагонах, в отдельном вагоне ехала охрана. Многие воспоминания, которые довелось читать в российской и германской прессе о депортации, считаю не совсем корректными и достоверными. Никаких издевательств со стороны сопровождающих нас военных не было. Они следили за посадкой-высадкой, покрикивали, задвигали двери вагонов, но на больших станциях можно было сбегать на перрон за кипятком, что-то купить из съестного. Когда поезд загоняли в тупик на длительное время, люди разжигали костры, готовили пищу.
Везли нас около месяца. Нашу семью выгрузили на станции Лепсы, а оттуда доставили в колхоз «Гигант», который оказался маленьким и убогим.
Первые два класса я окончил в колхозной школе. В одной комнате одна учительница одновременно обучала детей первого, второго, третьего и четвёртого классов.
В 1943 г. мама, прихватив меня, сбежала на станцию Лепсы, где устроилась разнорабочей на гвоздильно-шайбовый завод, а я окончил там районную среднюю школу. В том же 43-м в трудармию забрали обоих моих дядей. Одному было 22 года, другому – 16 лет, а затем забрали тётю, которой исполнилось 17. Старший из дядьёв пропал без вести, остальные выжили.
В пятом классе меня приняли в пионеры, а когда учился в восьмом и девятом классах, то работал старшим пионервожатым и получал зарплату.
Немецких детей в нашей школе практически не было. Все они учились максимум до пятого класса, а потом шли работать.
В 1949 году, это я хорошо помню, в нашем Бурлютюбинском районе школу окончила и поступила в Семипалатинский пединститут первая девушка-немка. В 1951 году окончил школу и поступил в тот же вуз Борис Видергольд (Boris Wiedergold), каким-то образом сменивший немецкую фамилию на русскую – Чепцов. А в следующем году школу окончил я.
Ещё учась в седьмом классе, я понял, что если я, немец, хочу чего-то достичь, то непременно должен учиться только на «отлично» и активно участвовать в общественной работе. Такого же мнения придерживался мой одноклассник кореец Моисей Тян, отец которого, в прошлом партработник, был репрессирован. Поэтому уже в десятом классе мы читали труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. А когда нам исполнилось по 18 лет, пошли к парторгу школы просить рекомендацию в партию. Спасибо ему, учителю истории, а по национальности корейцу, что сумел вдолбить в наши глупые головы, что думать о партии нам рано. Забегая вперёд скажу: коммунистом я так и не стал.
В 1948 году мою мать, работавшую дежурным сторожем на гвоздильно-шайбовом заводе, осудили на 5 лет якобы за то, что она украла 5 ящиков гвоздей. В действительности эти гвозди были вывезены начальником смены в её дежурство, а на вопрос матери: «Где пропуск?» тот ответил, что даст ей его в понедельник. В итоге гвозди исчезли, начальник от всего отказался, а мама получила срок и попала на Колыму. Там она отбывала срок в лагере, где выращивали овощи.
Там же, на Колыме, как позже выяснилось, отбывал срок и мой отец. Но об этом мы ничего не знали, так как связь с ним была потеряна. Отцу после окончания срока добавили ещё 5 лет, после этого предложили курсы горных мастеров, и он жил уже как вольнонаёмный, разыскивал семью, но безрезультатно. И тут он встречает знакомого, который рассказывает, что был в командировке в том лагере, где отбывала срок моя мама, и слышал там от знакомой фамилию Айзель, но имени этой женщины он не узнал. Отец отпросился у коменданта и поехал в упомянутый лагерь, где нашёл свою жену. После этого и я получил от них письмо. Признаюсь, тогда я был твёрдолобым комсомольцем, везде в анкетах указывал, что не знаю, где находится отец, да и не верил, что его осудили правильно. Это лежало у меня тяжёлым камнем на душе, но редкие письма человеку, которого совсем не знал, я стал отправлять.
На учёт в комендатуре меня, как немца, поставили в 1950 году. Но отмечаться туда я ходил через раз, потому что брат моей одноклассницы был помощником коменданта и мы с ним нередко встречались и беседовали в домашней обстановке.
Поступать в пединститут, а мне, как немцу, о любом другом вузе можно было только мечтать, я не хотел. Поясню молодым: на словах в СССР немцы могли поступить в любой вуз любого города, ведь Конституцию страны никто не отменял и не корректировал. Но все мы находились под надзором комендатур, и всем нам категорически, под угрозой заключения в тюрьму, запрещалось покидать те места, где мы жили. А жили сосланные немцы в глухих сельских районах, на лесоповалах, таёжных посёлках и т. п. местах.
Но я, повторю, был молод и упорен. Однажды у одного студента, приехавшего в Лепсы на каникулы, я увидел справочник для поступающих в вузы, а в нём фотографии студентов горняков в красивой форме и описание специальностей. Перед окончанием школы я направил в этот вуз, располагавшийся в Алма-Ате, запрос. Мне ответили, что немцев в вузы столицы Казахстана не принимают. Опечаленный, я сообщил об этом матери и отцу. Они мне: не унывай, приезжай к нам, в Магадане есть геологоразведочный институт, да и сыну с отцом пора встретиться. Я пошёл к коменданту и попросил разрешение на переезд в Магадан на учёбу.
Через некоторое время получил разрешение, в котором говорилось, что передвигаться я могу только в сопровождении работника комендатуры. В общем, в августе 1952 года, в сопровождении сержанта, на поезде я выехал во Владивосток, затем пароходом мы добрались до Магадана. Ехали как хорошие знакомые, он мне даже вещи помогал носить, доставать продукты. В Магадане он передал меня местной комендатуре и уехал. И тут я узнал, что в городе нет института, а только техникум. Полная растерянность. Иду в техникум и выясняю, что на базе окончивших 10 классов они набирают группу со сроком обучения не 5 лет, а 2 года и 3 месяца. Делать нечего – поступаю.
В декабре 1954 г. я окончил техникум с отличием, получив право поступить без экзаменов в институт. Но сделать это можно было только в следующем году, и я отправился в главк «Дальстрой» и попросился на работу. Меня зачислили горным мастером и отправили в центр Колымы. Через три месяца повысили – назначили начальником участка, т. е. всё было хорошо. Правда, я никому не сказал, что мои документы находятся в МГУ. Уточню: в момент получения диплома об окончании техникума меня спросили: хочу ли продолжить учёбу и если да, то где? Я возьми да брякни: «В МГУ».
Может показаться фантастикой, но это никого не удивило и мне выдали справку, что я, как отличник, имею право без вступительных экзаменов продолжить образование в вузе. На этом чудеса не закончились. В комендатуре я получил разрешение на кратковременное посещение Москвы для поступления в вуз, но произошло это чуть позже, в июле 1955 года, когда пришёл вызов из МГУ.
Уволили меня из районного геологоразведочного управления со скандалом: не хотели отпускать, но пришлось.
По пути в столицу я решил заехать к родителям, которые в 1953 году возвратились на станцию Лепсы. Да, забыл сказать, что вместе с вызовом я получил из МГУ письмо, в котором сообщалось, что с этого года медалисты должны сдавать по одному экзамену. Времени на подготовку не оставалось, и я, будучи в Алма-Ате, зашёл в Казахский горно-металлургический институт посоветоваться и там, в деканате, выслушав, мне ответили: если не получится в Москве, то мы возьмём вас на геологоразведочный факультет без экзаменов с предоставлением места в общежитии.
А вот в МГУ категорически объявили: общежитие предоставляем только с третьего курса. Что делать? Комнату в столице я снять не мог. На помощь родителей рассчитывать не приходилось, и я возвратился в Алма-Ату. Там всё сложилось.
На первом курсе геологоразведочного института из 175 студентов было всего два немца: я и Гера Нахтигаль (Gera Nachtigall), который через пять лет стал ведущим геофизиком Восточно-Казахстанского геологического управления. Наверное, вступил в партию, и это ему помогло.
Вспоминаю, как, будучи студентом, ходил отмечаться в комендатуру. Процедура эта, как говорится, была безболезненная, но стыдная. И я, воспользовавшись тем, что студенческая форма похожа на форму прокурорских работников, уперев взгляд в пол, проходил в комнату коменданта без очереди.
И ещё вспоминаю один случай, связанный с моей национальностью. В 1954 году, когда я ещё учился в техникуме, нас отправили на преддипломную практику в районное геологоразведочное управление. В кругу прочего оно занималось разведкой и поиском урановых месторождений. И вот мы проводим геологические съёмки и набираем материал к дипломному проектированию. Вдруг через полтора месяца из Магадана приходит телеграмма на имя начальника партии с предписанием срочно отправить меня в любое другое управление. Как позже выяснилось, в спецчасти просмотрели мою национальность и допустили к главному военному советскому секрету – урану. В результате моя дипломная работа была посвящена разведке рассыпного месторождения золота. К поиску золота немцев в то время допускали.
Окончил я институт в 1960 году почти с отличием. У меня были все пятёрки и одна тройка, которую получил по общей химии на первом курсе. Пересдать предмет я не захотел: у меня уже была семья – жена, две дочки – и ждала работа в Якутии.
Трудиться мне пришлось практически на всех золоторудных месторождениях Центрального Казахстана, а в Якутии пять лет я занимался поиском и разведкой месторождений слюды.
Моя супруга – Валентина Николаевна, с которой мы прожили 54 года, по национальности русская, а по профессии – журналист. У нас трое детей: две дочери, живут в Германии, а сын – в России. Пятеро внуков и одна правнучка. Жизнь приблизилась к закату, и я, оглядываясь назад, могу сказать, что детей я родил, деревья посадил, дома понастроил. Иногда меня спрашивают: как я, немец, да ещё в такое мрачное время умудрился вуз окончить? Наверное, потому что умным родился, шучу я. А если серьёзно, то, конечно, мне повезло, а главное - мама, и особенно бабушка, постоянно твердили: хочешь стать человеком – учись. Вот я и учился. Но повторить свою жизнь в России, подытожил рассказ Вальдемар Айзель, я бы не хотел. Ни за что. Чудеса они ведь редко повторяются.
Александр Фитц
№ 36, 2012. «РГ/РБ», Дата публикации: 07.09.2012